Ольга Антонова: Если кукла выйдет плохо…
Странные совпадения случаются в этом странном городе. Вот здесь, в здании Театра комедии, она и родилась. В коммуналке на шестом этаже. С детства ходила по лестнице мимо служебного входа. Как-то дежурные позвали на «Льва Гурыча Синичкина». Так увидела первый в своей жизни спектакль… Потом выросла. Переехала в другой конец города далеко от «своего» театра. Но, став актрисой, пришла в Театр комедии, где и работает уже много лет. Так вот распорядилась судьба.
- … В детстве я не могла спокойно приходить в этот дом, где длинный коридор и тихая такая тупая, однообразная обстановка. Мне хотелось войти и рассказать такую историю, чтобы все воскликнули: «Ах! Не может быть!» Выдумывала какие-то случаи, людей, которых якобы видела на улице. Иногда удавалось убедить, что это – правда… Когда шла в школу, хотелось, чтобы война была. Вот, думаю, упала бы сейчас бомба, чтоб все разлетелось! А я помогать бы стала, вытаскивала бы из под обломков людей. Чтоб только не идти в школу, не садиться за эту парту, не слушать монотонные голоса учителей. Школьные окна почему-то до сих пор вспоминаются в темном небе… А когда возвращалась с уроков, мечтала, чтобы дома что-нибудь произошло: приехал нежданный гость или крыша провалилась. Ну чтобы коловращение какое-то было.
- А сейчас фантазируете?
- Это раньше меня несло… Вот куплю, например, материал. А подруге уже рассказываю, какое замечательное платье из него сшила, как и куда в новом платье ходила. Потом этот материал даже пальцем не могла тронуть. Как будто прожила маленькую жизнь… Но люди вынуждали иначе относиться: «Вот ты опять врешь, ну зачем? Ведь так не было!» Хотя я не могу вспомнить, чтобы своими фантазиями подставила или обидела кого-то.
- Вы какая женщина?
- Всякая. Я на грани: Стрелец и Козерог. И настроение, и характер разные бывают. Иногда такое сделаю, что потом поражаюсь самой себе.
- Говорят, к вам в дом знакомые приносят увядающие, больные цветы в горшках. И будто они у вас оживают. Что это за секрет?
- Да нет никаких секретов. Разговаривать с ними надо. Когда поливаю, например, спрашиваю: «Дорогие мои, ну как вы? Вот, попейте…». Если вижу, что цветы вялые какие-то, я с ними побольше разговариваю. У них настроение, бывает, портится, когда долго внимания не обращают. А иногда просто погода противная. Перельют или пересохнут.
- С вами случались совершенно необыкновенные вещи?
- В детстве я любила все острое, кислое. Как-то случайно выпила уксусную эссенцию и словно провалилась куда-то. Очутилась на диване с мотающейся головой. Представляете, у меня ничего не сожглось – ни гортань, ни язык. Потом, уже взрослой узнала, что йоги так от ожогов лечат: надо часто-часто мотать головой. Но я-то одна была в комнате, никто научить не мог. В нас, по-видимому, заложена колоссальная информация, которой мы, к сожалению, не умеем пользоваться.
А однажды потеряла шапочку – вязаную, из белой шерсти. Мне её из Парижа привезли. Я училась тогда на первом курсе в институте, бедно жила, а с помощью этой шапочки подняла свой женский статус на курсе. Она очень многое для меня значила: с ней ассоциировалась парижская атмосфера, какие-то победные женские качества. И вдруг она пропала. Я так страдала, у меня просто жизнь кончилась! И вдруг увидела во сне магазин на Литейном, какую-то дверь в углу. Будто надо войти туда и узнать. Я так и сделала. Пришла, спросила: «Не оставляла ли у вас шапочку?» И мне ее вернули…- Кем работает ваш муж?
- Он художник. Живописец и сценограф. Работал в Кировском театре, у нас в Комедии, в Вильнюсе. Мы прожили вместе уже 22 года.
-Счастливы?
- Тьфу, тьфу, тьфу – да!
- Некоторые мужчины считают, что с красивыми женщинами жить невозможно. Вы – актриса. Поклонники, встречи, масса искушений. Как вам удавалось их преодолевать?
- А я и не преодолевала. Разве это возможно? Если искушение, оно искушает. Если не трогает тебя, то не у чем и говорить.
- А как муж относится?
- Но вот видите, вы такие темы затрагиваете… Даже не спрашивала. Отрицательно, наверное. Но он любит меня такой, какая есть. И потом – никогда в жизни не было такого искушения, чтобы я могла унизить или предать его. Ну влюблялась. Просто приятно было утром вставать и быть другой, энергичной. Почему я должна этому противиться?
- Вы способны радоваться мелочам?
- Да вот именно мелочам больше и радуюсь. Когда случается какая-то глобальная радость, я её даже не понимаю, не могу осознать. Словно в порядке вещей, так и должно быть. А какой-нибудь там чашечке, цветочку, безделушке несоразмерно рада бываю.
- Это правда, что вы игрушки шьете?
- Да. Зверей, детишек, людишек маленьких. Из тряпок, из подручного материала. Часто дарю их… Пока училась в институте, все лекции сидела и шила. Потом даже сделала кукол, которые играли у нас в спектакле «Сон в летнюю ночь». Не знаю, куда они сейчас делись. Пропали, наверное.
- Клоунов тоже делали?
- Только двоих. Они всегда очень ярко выражены, и от этого скучно. А когда человеческое лицо – смешное, трогательное, наивное, нежное, - оно меня больше занимает. Пунктиром обозначенная мысль – шире, дает больше вариаций. Если я влюблюсь в игрушку, пока её шью, я знаю, что она точно кому-то понравится.
- А если кукла выйдет плохо?
- Я её не бросаю. Не могу бросить. Я её заставлю быть хорошей. Переделываю, «довожу», пока не проглянет то, что хочу. Пока не влюблюсь в нее.
- А живые зверушки дома есть?
- Два кота. Одного – Антона – подарили. А другого на Невском купила. Продавали, жалкенький один был, я и взяла. Назвали по-французски: Матье. Так звали сына наших знакомых, а котенок очень на него был похож. Но французское имя в нашем доме не прижилось. Стал просто Мотей.
- Пока я тут сидела, ждала вас, ко мне подошла артистка вашего театра Вера Карпова и сказала: «Вы спросите у неё про фирменное блюдо, которое никто больше так и не умеет готовить. Она берет обыкновенные продукты и потом такое ставит на стол, что я лично закрываю глаза и ем с замиранием сердца».
- Да оладьи я делаю! Из картошки. Берется свежая картошка, трется. Берется луковка, трется. Немножко муки, немножко мелко нарезанной травы – укропа, сельдерея, петрушечки… Яичко… Все обычно. Но они у меня белые получаются. А вот этого объяснить не могу – почему.
- Вы умеете наслаждаться ничегонеделанием?
- Люблю лежать, читать. Просто смотреть в окно, думать. Люблю быть одна. Но руки постоянно чем-то заняты: вяжут, шьют.
- Какая из сшитых вещей вам самой безумно нравилась?
- У меня было такое платье, которое шила целый год. В мелкую-мелкую голубую клеточку, прореженное кружевом. И на каждой клеточке гладью вышила розочки – целую россыпь. Ну очень красиво! Я его шью, шью, потом повешу, смотрю издали – так и засыпаю… Но у меня его украли, как только закончила работу. На гастролях, в гостинице. Прельстился кто-то.
- Однажды случайно услышала романс в вашем исполнении. Но публично вы почему-то почти никогда не поете.
- Этим ведь надо заниматься. Вот сейчас мы готовим программу с ребятами из музыкального театра «Трое». Буду петь романсы. Они мне нравятся своей искренностью, детскостью, каким-то мелодраматизмом в хорошем смысле слова. Когда слушаю, могу что-то придумать, рождаются ассоциации. А современная музыка забивает. Ощущаю только ритм и даже перестаю воспринимать текст. Становлюсь как заяц, и мне страшно.
- У вас дети есть?
- Дочь от первого брака. 25 лет. Она рисует, бисером занимается. Пишет немножко.
- Какие с ней взаимоотношения?
- Сложные. Не могу даже сказать, почему. Так мы обе проявляем друг друга. Вытаскивая не лучшие человеческие качества. Хотя очень люблю её.
- Как относитесь к тому, что жить выпало именно в это время?
- Я считаю, что мы избранные люди: такая грань ужаса и восторга. Мы все это испытываем, и это подарено нам судьбой. Ведь мы могли умереть, не узнав и не увидев, как одни ценности падают с пьедесталов и поднимаются на высоту другие. Приходится выбирать. Люди мечутся, не знают, что именно главное сейчас в жизни: деньги, творчество, духовные ценности или какие-то отношения… Интересное время!
Но теперь, когда освободились от доминирующей идеологии, которая диктовала сверху, что и как делать, оказалось, что в свободе мы – нелюди. Не умеем пользоваться ею, не знаем, кем быть. Когда давила цензура, выискивали какие-то пути, и маленький росток из под асфальта все-таки пробивался. А сейчас, когда сказали: все можно, давайте, - многие растерялись. Не знают, что давать и где… брать. Не готовы духовно. Зато прежние партийные работники в такой сложной ситуации оказались сильнее в выживании и в новой атмосфере продолжают находить себя. Тогда как люди, которых зажимали и которых эта пружина теперь отпустила, мечутся по природе, по воздуху, как шары с отрезанными ниточками, и не знают где пристать.- Вы когда-нибудь могли бы отсюда уехать?
- Нет. Никогда. Я часто бываю за границей и чувствую себя там приезжим, жалким эмигрантом. Я там не владелец улиц. Не владелец парков. Не владелец в духовном смысле. А здесь – хозяйка всех этих мест, где провела детство, всего, что тут имею. И не только я, но и город – мой хозяин. Мы разговариваем на равных. А многие приезжие, например, живут здесь какой-то своей обособленной жизнью. Не слышат, не видят, не понимают его. От этого город теряет свою силу, воздействие. Он стареет и разрушается, когда его населяют люди, которые не общаются с ним.
Беседовала
Ильмира Степанова
Еще – у неё глаза удивительные… Наверное женщина долго остается молодой вовсе не тогда, когда носится с какими-то массажами, масками, натирается всякой ерундой. Все гораздо тоньше. Когда, например, умеет делать одушевленными предметы неодушевленные. Когда творит. Фантазирует. Живет…
«Вечерний Петербург»
16 августа 1993 года
