Ольга Антонова: «Памяти Геннадия Воропаева»

— 2001 г.«Петербургский театральный журнал» № 25.

Гена был первым актером, с которым я начала репетировать. Когда я еще студенткой пришла в театр Комедии, он вводил меня на роль Аннунциаты в «Тени». Потом я сидела в гареме у его Дон Жуана. А потом он стал моим постоянным партнером — и он был настоящий, очень надежный партнер. С ним не страшно было на сцене, не опасно что-то забыть, споткнуться. У него были такие надежные глаза. Всегда подхватит, сымпровизирует, выручит. Он был не из великих городских умников-говорунов, но он обладал потрясающим интуитивным умом — тончайшим пониманием человека, ситуации, импульсов. Он не всегда мог выразить свои чувства словами. Но душевно, интуитивно он был организован очень тонко. На сцене ему и говорить было не надо, посмотрит — этот взгляд стоил огромного монолога. У него было обаяние невероятной притягательной силы. Он был не просто красавец — он был римский красавец. В его красоте не было никакой слащавости, клюквы. Исключительное благородство. Из той редкой плеяды актеров, которым, кажется, даже не надо учиться, делать себя. Он был словно Летучий Голландец. Я диву давалась, как он владел залом. Если бы даже он играл варвара, деспота, обаяние было таково, что все равно сочувствие было бы на его стороне. От него на сцене невозможно было отвести глаз. Какой будто ангел актерский летал и держал над ним свет. Приподнимал его, вел по сцене…

Это был рыцарь в театре, может быть, последний и единственный. Всегда подавал руку, пропускал вперед женщину. Его романтизм как бы «фильтровал» на сцене все, что в роли могло быть циничного. У него было невероятно, как-то старомодно развито чувство долга и чести. Если Гена брал в долг деньги, в назначенный день он вам звонил в девять часов утра. Когда умер Николай Павлович Акимов, у которого одалживался весь театр, единственный, кто немедленно принес Елене Владимировне Юнгер деньги, был Воропаев. Его жена Ирочка после смерти рассказала, что, если у кого-нибудь был день рождения, Гена мог потратить на подарок последние деньги. Он просил: «Ну пусть мы не позавтракаем, но надо купить лучшие цветы». Это был такой человеческий талант, которым его снабдили, видимо, раз и навсегда еще в колыбели.

Гена был человеком абсолютно детской, временами даже какой-то, казалось, глупой, доброты. Мог получить зарплату и тут же отдать ее в долг. Когда мы с Игорем Ивановым получили квартиру, Гена принес нам в подарок в авоське груду бронзы. Это когда-то ему Николай Павлович Акимов люстру подарил старинную: «Вот вам на новоселье!» Мы ее собрали, нашли недостающие детали, повесили. С тех пор в нашем доме светит Генина люстра.

Я очень любила его в «Этом милом старом доме». Там замечательно проявились его детскость, нелепый, наивный романтизм… Еще ему было дано играть Любовь. Его содружество с Петром Фоменко обратило его в этом спектакле в существо пронзительной, музыкальной нежности. Фоменко дал ему фразу из «Песни песней»: «Напоите меня вином, подкрепите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…» Мы это обшучивали, а Гена произносил это с такой поющей интонацией, что она до сих пор на слуху.

Генин уход — это потеря не только для театра Комедии, но и для нашего города. Он был настоящий герой-любовник, вымирающая каста. Надо очень сильно шарить по городу, чтобы найти актера таких мужских обворожительных возможностей. И, пожалуй что, не найдешь. Когда он умер, его жена Ирочка положила ему в гроб роль Дон Жуана с пометками Николая Павловича.

Для меня его смерть немыслима. Когда в театре готовили вечер памяти Акимова (а Гена был любимым актером Николая Павловича), его отстранили от участия в работе. Он ужасно это переживал. Потом он начал репетировать в самостоятельной работе. Как-то в репетиционный зал зашел директор театра и сказал: «Вы должны платить аренду». Это в родном театре! Гена мне позвонил, и у него дрожал голос. Я как могла его успокаивала. А через три дня он умер…

Я почему-то вспоминаю наши давние гастроли, не помню даже где, где-то в Сибири. Гостиница. Зима. Снег в окне. Мы с Геной сидим и пьем чай с колбасой. И вдруг он мне говорит: «Знаешь, мне не надо ни квартиры, ни званий, ни зарплаты. Ездить бы так на гастроли, играть спектакли, а потом сидеть в номере гостиницы и пить сладкий чай. И я был бы счастлив». Он был очень красивый, нетщеславный и немеркантильный человек. Жаль, что в последние годы он был в театре не у дел. Жаль, что он ушел. Вослед могу сказать: он достоин такой нежности!