Ольга Антонова

Человек искусства давно не слывет существом надмирным, посланцем других галактик, инопланетянином. На самом деле, он вырос и живет на земле, которая его питает, вдохновляет, будоражит, вовлекает в свою круговерть. Иногда боговдохновленный дар возносит его очень высоко, и тогда его называют звездой, но он все равно остается частью пространства, которое его породило. В этом смысле наш город - особый: сколько поэтов, писателей, художников не отделяют себя от него, объясняясь ему в любви на языке искусства. Это объяснение в любви стало привычным ритуалом, и один только Бог знает, нуждается ли в нем сам город. Или ему дороже родство душ более глубокое и более потаенное.

Очень редко со средой обитания связывают творчество актеров, удел которых - эфемерность их созданий и вечное кочевье - из Керчи в Вологду или еще куда подальше.

А я, размышляя об Ольге Антоновой, актрисе, школьной соученице, другу и многолетнему единомышленнику, не в силах даже мысленно разлучить её с Петербургом. Просто не вижу её в другом пространстве, хотя и догадываюсь, что Пикадилли, Елисейские Поля или Пятая авеню вполне пригодны для променада такой актрисы. Но для меня она - слепок нашего города и таковой уже останется. Фасад Петербурга напоминает безупречно вылепленное лицо, каждый ракурс которого - предмет особого любования. Но где скрыта душа? Попробуйте вызнать эту тайну! Душа Петербурга глубоко спрятана в дворах колодцах, в переплетениях подслеповатых, не знающих солнца переулков. Город ревниво оберегает её, ведь не случайно именно там страдают и мучаются герои Достоевского, одного из любимейших писателей актрисы. «Но при чем здесь сама Антонова?» - недоумеваете вы. Господь не поскупился, создав её во всем гармоничной и прекрасной. Отвечаю: зато душа её так же загадочна и таинственна, как и у города, в котором она родилась, и к ней так же непросто подобрать ключ. Одно можно сказать с уверенностью – душа у Антоновой – великая труженица, и лирическая заповедь поэта «душа обязана трудиться» для неё не красивая риторика, а поэтическое наставление, которому она старается следовать всегда. Оттого писать о ней и радостно, и мучительно трудно. А вызнать тайну и вовсе нереально. Ведь природа её редкого дара неотъемлема от склада души. Так хочется разгадать, где источник шарма и шика её героинь, их легкой и пленительной женственности и сумрачной горечи раздумий…

Ольга Антонова жила в разных районах Ленинграда-Петербурга, но только сегодня, выйдя из дома и еще не сделав десяти шагов, она уже может выдохнуть: «Люблю тебя, Петра творенье». Потому что прямо перед ней чудо Монферранова гения – Исаакий, а значит и Нева, и Сенатская площадь. Рукой подать до зимнего дворца, где еще слышен голос императрицы, сыгранный ею в «Цареубийце», или шелест бальных платьев тех, кто потом последует в Сибирь за своими мужьями, героями 1825 года. Целая галерея несыгранных судеб. Но у Антоновой при всей её неуемной фантазии нет тоски по несыгранным ролям. Она знает, что все они умелые пролазы и непременно напомнят о себе там, где их вовсе не ждешь. Грустит Ольга не о ролях и даже не о пьесах («И Гамлета можно плохо поставить», - со свойственной ей афористичностью выносит она вердикт), тоскует она о большой режиссуре, без которой не видит ни театра, ни себя в театре.

Сказать, что театр напророчен Антоновой от рождения и звезды на небе предсказали его неминуемость, было бы сильным преувеличением. Ольга охотно и с любовью вспоминает своих предков, в частности деда с маминой стороны, учившегося пению в Италии. Потом Деда пригласили в Большой театр, а дома он отводил душу в русской песне. Не от него ли у Ольги и редкой красоты голос, и глубина постижения старинного романса и цыганской песни? Но к самому театру-искусителю это едва ли имеет отношение.

Когда Ольга Антонова делится воспоминаниями о своей жизни, в интонациях её нет ни пафоса, ни актерского придыхания. Скорее трезвая и горькая констатация. Зато попробуйте заговорить с ней о прекрасной Ромедиоз, улетевшей на простынях, или об Иосифе, томившемся в египетском плену, фантазия и темперамент актрисы взыграют в полную мощь.

Что же до собственной судьбы, она видит в ней много случайностей, нелепостей, мистических совпадений и, наверное, малую толику чьего-то неведомого промысла. Себя маленькую Ольга отчетливо помнит в коммуналке на шестом этаже Театра Комедии. Кому тогда могло прийти в голову, что это особый знак, поданный судьбой, сигнал-предупреждение? Иногда вместе с братом они умудрялись проникать на галерку и чуть было не сделались настоящими театралами. Но родители разъехались, и маленькая Оля осталась с отцом, будущим замечательным прозаиком Сергеем Антоновым, а мама с болезненным братом уехала на Урал. Четыре года, проведенные с отцом, cделали из Ольги недюжинную кулинарку. Три раза в день она умудрялась кормить отца макаронами – отварными, жаренными и даже припудренными сахаром. Но вскоре тяжело заболела. Отправившись к маме, на Урал, она долгое время пролежала прикованной к постели туберкулезом позвоночника и почти смирилась с обреченностью на пожизненную инвалидность. Радости и утехи здоровых сверстниц ей заменяли Диккенс и рукоделие. Сегодня о её знаменитых куклах знают многие, а песенки о них распевает чуть ли не вся страна. Куклы стали частичкой её человеческой и творческой индивидуальности. Актриса и по сей день увлечена созиданием этих нафантазированных ею существ. Как папа Карло, она не прочь была бы вдохнуть в них жизнь, и все вместе они могли бы составить кукольный театр наподобие того, в который играли великие Гете и Бергман.

После благополучного её выздоровления и окончания школы (уже в Ленинграде) родители, жившие к тому времени в разных городах, не слишком ломали голову, куда податься белокурой любительнице кукол. Маме только хотелось, чтобы работа была сидячей (не напрягать позвоночник) и по возможности стабильной. К примеру, чем плохо бухгалтер-плановик? Ольга не сопротивлялась и при своих блестящих математических способностях легко получила диплом с отличием.

Но сегодня Ольга Антонова – не бухгалтер, а легенда нашего искусства, и сама соткана из легенд, составивших летопись её жизни. Согласно одной из них, образ театра замаячил для неё на пляже у Петропавловки, когда она услышала, как два абитуриента разучивают басню Крылова «Осел и Соловей», готовясь к первому туру экзаменов в Театральный институт. Ольга решила на спор попробовать себя и, в отличие от неутомимых жрецов солнца, прошла все три тура.

Никаких препятствий к зачислению после блестяще сданных экзаменов не могло быть. Но неожиданным образом напомнила о себе перенесенная болезнь. С таким медицинским заключением в Театральный институт категорически не брали. И тогда сам безупречно педантичный Борис Зон посоветовал достать фальшивое свидетельство об отменном здоровье. Ольга ушам своим не поверила, но мэтр не шутил. Сложными путями пришлось добывать справку. Можно только гадать, как бы сложилась судьба многоодаренной Антоновой, не повстречай она горе-исполнителей басни Крылова. Ольга действительно имела вкус и задатки ко многим занятиям. Даже её муж, художник, убежден, что из Антоновой вышел бы замечательный дизайнер по костюмам. Могли быть и другие варианты. Но на петербургской сцене одной звездой стало бы меньше. А это трудно себе вообразить.

Курс, на который поступила Антонова, тоже оказался легендарным. Имя Б.В.Зона, уникального театрального педагога, уже тогда звучало харизматически. Не только его талант, но и сам облик со знаменитым галстуком-бабочкой был неотъемлем от явления, которое так и называлось «Зон» и существовало как пароль. Ученик Зона – это своего рода избранничество, знак причастности к Мастеру, владеющему таинством профессии. В отличие от официальных званий, сколь высоки бы они ни были, звание «зоновец» штучное, индивидуальное и ко многому обязывающее.

Те, кому удалось побывать на вечере, посвященном 100-летию Мастера, уже никогда не забудут его атмосферу, этот праздничный энтузиазм, смешанный со священным трепетом и особой неактерской искренностью, когда вспоминали Учителя. Да и компания собралась нешуточная: Алиса Фрейндлих, Зинаида Шарко, Наталья Тенякова, Лев Додин, Александр Белинский. И конечно, Ольга Антонова. У каждого был свой особый разговор с Мастером: воспоминания, исповеди, раскаяния и т. д. Палитра общения была многожанровой. Ольга Антонова спела песню, которую курс распевал в перерыве между занятиями, музыку к ней подобрала она сама.

После института, с дипломом, главным приложением к которому было звание «ученик Зона», выпускники бесстрашно ринулись по театрам «показывать себя». У Антоновой уже были роли, которые она и сегодня вспоминает с удовольствием. Проказник Оберон из «Сна в летнюю ночь» или мать Машеньки из знаменитой пьесы А.Афиногенова, где Машенькой была Наталья Тенякова. Проделки ли это шутника Оберона, но судьбе было угодно, чтобы Антонову пригласил на прослушивание в Театр комедии сам Н.П.Акимов. Вернее, никакого Акимова Ольга и в глаза не видела. Просто новоиспеченные выпускники, зайдя в Театр комедии, повстречали какого-то востроглазого и востроносого веселого мужичка, который уведомил их, что худсовет состоится тогда-то. Там они и побеседуют с Акимовым. «Но вы точно ему передадите, что мы придем показываться?»- строго поинтересовалась Антонова. «Точно-точно», выпроваживая их, заверил мужичок. О дальнейшем не трудно догадаться. Востроглазый господин, сидевший во главе худсовета, и был сам Акимов. После показа мнение корифеев театра (таких, как Ирина Зарубина, Лев Колесов, Елена Юнгер, Елизавета Уварова) было единодушно положительным. Так Ольга Антонова оказалась в знакомом доме, но теперь уже как полноправный член труппы гремевшего на весь город театра. Акимов и его театр – еще одна легенда отечественной сцены. Нужно было обладать акимовским талантом и верой в жанр, чтобы создать театр такой расцветки и фантазии. Острый глаз художника и изобретательность режиссера сотворили почти невозможное. Едва ли не каждая премьера становилась событием. А ведь многие из авторов были молодыми, начинающими и обучались драматургии непосредственно в театре. Антонова успела сыграть несколько ролей, в том числе и Аннунциату из «Тени» Шварца. Но Содружество с Мастером оказалось недолгим. В 1968 году Акимова не стало. Но Ольгин портрет он успел нарисовать.

Семидесятые годы – лучшая пора в послеакимовской истории театра. Новые режиссерские имена, непривычный репертуар. Вадим Голиков, Петр Фоменко – режиссеры разные, чтобы не сказать противоположные, прививали театру вкус к поиску новых путей в достижении комедийного эффекта, но не по прежним сценическим лекалам. В спектаклях Голикова Антонова запомнилась как исполнительница маленьких неглавных ролей. Но её индивидуальности в них бывало и просторно, и вольготно. Да и сами роли такие непохожие… Вот бедняга Фалалей, которому Фома Фомич («Село Степанчиково и его обитатели») запретил видеть сон про белого быка, и сон этот стал буквально наваждением для бедолаги. Антонова играла эту роль с отчетливым кивком в сторону обсурда. Всю жизнь актриса мечтает о Чаплиниане, потому что убеждена – одной ужимки Чаплина хватило бы на весь театр Беккета или Ионеско. Ей и по сей день хочется переводить смешное на язык трагикомического, чтобы, как сказал один великий писатель, когда губы складывались в улыбку, на глаза тотчас наворачивались слезы.

А пока она – активная участница репертуара. Вихрем врывается на площадку в рыжем парике, высоких сапогах, но вовсе не лишая свою героиню чисто женского шарма. Алиса из «Тележки с яблоками» Бернарда Шоу своим появлением вмиг не только разрушает и геометрию строго выстроенных мизансцен, но и вторгается в сами подковерные игры, бессмысленно скучные и безжизненные. С приходом В.Голикова театру был представлен и новый художник – Игорь Иванов, - муж, советчик и «строгий судия» актрисы. Задачей этого замечательного, к сожалению отошедшего от театра художника было продолжить театральные фантазии Акимова, высокий стиль его живописных декораций. В городе вновь появились плакаты к премьерам, ставшие сами по себе произведениями искусства. Недаром тотчас возникли и неутомимые собиратели ивановских плакатов – как правило, наутро плакаты уже исчезали. Невольно вспоминается эпизод, связанный с историей постановки Акимовым «Страха» Афиногенова. Говорят, когда Афиногенов увидел акимовский плакат, он, истинный рыцарь театра, произнес одну фразу: «Вот и весь мой замысел». Полагаю, что многие режиссеры, работавшие с Ивановым, могли бы повторить слова драматурга. Но внимательные зрители разглядели на этих плакатах и другое – почти с каждого из них на прохожих смотрели огромные, бездонной глубины глаза Антоновой. И был в этом взгляде какой-то особый магнетизм – оторваться невозможно.

Кажется, первой ролью, за которую Антонова получила премию молодых критиков, была секретарша Верочка из пьесы Рязанова и Брагинского «Сослуживцы». Верочку, как социальный тип эпохи глухого застоя, узнавали мгновенно: по той ленивой полуспячке, в которой она умудрялась выполнять свои секретарские обязанности, по протяжному «ла-а-дно», когда ставила на место надоевшую начальницу. Конечно, был у Верочки и другой мир, мир околокиношных пижонов (стиляг в ту пору уже не было), и, чтобы чувствовать там себя равноправной, надо было с завидной энергией решать проблему новомодных сапог. Антонова любила коллекционировать для себя разнообразие типов и характеров, с удовольствием подмечала нелепицу, безошибочным чутьем фиксировала пошлость. Так бы оно, наверное, и продолжалось, и в энциклопедию советской жизни вписывались бы с её помощью все новые и новые типажи. Но случилось событие, которое не только резко изменило судьбу актрисы, но и место Театра комедии в иерархии театральных ценностей той поры. Да, впрочем, и не только той. В театр пришел Петр Фоменко. Его не слишком интересовали вписанные в социальный контекст герои и конфликты современной комедии. В театре он искал обыкновенного чуда, чуда преображения обыденного в невозможное, повседневного в фантастическое, в прозе он всегда слышал музыку стиха, в музыке – стихию самой жизни.

Мелодрама А.Арбзова «Этот милый старый дом», автора, владевшего искусством беспроигрышных театральных ходов, таила в себе и некую не слишком даже закамуфлированную самопародию. Это была удивительная история, которая привила вкус к искусству театра не одному зрительскому поколению. Эксцентрические персонажи, много моцартовской музыки, безудержность сценографических фантазий Игоря Иванова, в облаках и на деревьях развесившего скрипки и кларнеты, словно им в самый раз «дозревать» в нашем климате. А за всем этим «love story» двух уже не юных существ. Музыканта Гусятникова (как всегда, удивительная в своей рыцарской целомудренности работа Геннадия Воропаева) и зубного врача Нины Бегак. Бегак-Антонова сочетала наивную естественность и естественное чудачество. Актриса ни в чем не оступилась - не впадала ни в соблазн мелодрамы, ни в откровенную клоунаду. Она была натурой цельной и гармоничной, это и становилось камертоном её игры. Все в ней было нелепо: от шляпки до очков. И все необыкновенно притягательно и органично. А как смешно она чокалась бокалом шампанского, как пила, поперхнувшись с непривычки, или, объевшись трубочкой с кремом, спокойно себе ходила с грелкой, подвешенной на ленточке через плечо. Искренне и наивно стремясь быть понятой и любимой, она ни в чем в себе не поступилась, умудряясь с достоинством нести и свою неудачливость, и насмешку окружающих над невольным чудачеством. Актрисе, уже накопившей немало актерских возможностей, чтобы сыграть эту, пожалуй одну из лучших ролей своей жизни, удалось главное – доказать право своей героини быть такой, какая она есть.

Об этом спектакле хочется писать подробно, потому что он давно стал классикой, изустная молва о нем уже исчисляется десятилетиями. Вот один из центральных эпизодов пьесы – знакомство Бегак с детьми Гусятникова. Мечтая понравиться детям своего возлюбленного, Бегак – Антонова здоровается с каждым, сообразуясь с мгновенно составленным о нем представлением: одному заглянет в глаза, другому крепко, по-товарищески, пожмет руку. В своей беспомощной доверчивости она не замечает не скрытой иронии одних, ни издевки других. Любовью окрыленная и любовь излучающая, она и мир видит только сквозь призму этого нахлынувшего на неё счастья.

Рассказывая о семье чудаковатых Гусятниковых, Петр Фоменко пользуется своей особой партитурой. То зазвучит «Маленькая ночная серенада», то сами мизансцены он выстроит как музыкальные дуэты (трио, квартеты), то разговорная речь вдруг обернется мелодией и станет музыкальной фразой. И актриса, для которой, по её словам, актерское искусство – прежде всего интонационно слуховое, точно и безошибочно улавливает эту музыкальную поэзию спектакля. В оркестре, куда её решительно не пускали Гусятниковы (зубной врач и музыка!) она все равно оказалась первой скрипкой. Музыкальной одержимости чудаков-профессионалов режиссер и актриса противопоставили музыкальность внутреннюю, как символ интеллигентности: умение чутко слушать и также чутко переживать услышанное. Недаром дети, которые жестоко отказали Бегак в своей дружбе, а потом с детским великодушием её же и простили, вдруг услышали музыку в самой фамилии «Бегак» и начали распевать её как музыкальную фразу. У спектакля был ошеломительный успех – скромная комедия Арбузова, согласно рейтингу, как выразились бы сегодня, стала культовой, заняв место вровень с ярчайшими событиями ленинградской сцены. Спектакль смотрелипо многу раз (он не сходил со сцены шестнадцать лет), удивляясь, как прочно оказались актеры заряжены режиссерской энергией, какую неподдельную радость испытывали они всякий раз, окунаясь в этот волшебный мир одного абсолютно счастливого дома.

Спустя несколько лет на экранах телевизоров появился фильм «Почти смешная история», в которой Нина Леонидовна Бегак превращалась в героиню по имени Иллария. Видно, трудно было режиссеру и актрисе расстаться навсегда с любимым детищем. Фильм прозвучал как вариация на уже знакомую тему – одинокая женщина, мечтающая о счастье, смешная, чудаковатая, несуразная. И хотя для актрисы это был почти тот же женский тип, однако неуловимой мелодии, растворенной в спектакле, не возникало. Героине Антоновой с её бесконечными фантазиями «во сне и наяву» не хватало особой ауры спектакля и, конечно, присутствия Геннадия Воропаева, партнера необыкновенной чуткости и абсолютного слуха на юмор. Рядом с неколебимо серьезным Михаилом Глузским Иллария – Антонова и вовсе чувствовала себя потерянной и нелепой. И все-таки радостно, что нет-нет да и мелькнут на экране герои этой другой, но очень похожей на театральную истории. И мы услышим песню про кукол, слепленных из пластилина.

На моей памяти у Ольги Антоновой не было более мучительной, более неподатливой роли, чем Елена Спартанская в философской притче Ж.Жироду «Троянской войны не будет». К роли трудно было подступиться, найти с ней контакт, приблизить к себе. Я даже пришла на одну из репетиций. Ольга – Елена лежала на сцене под толстыми шкурами, и я с нетерпением ждала её появления. Оно было эффектным – ведь она появлялась полуобнаженной (сегодня и обнаженным телом публику не раззадоришь, а тогда это «ню» было сенсацией), в рыжем парике и смешных веснушках, безразличная ко всему, что разыгрывалось вокруг неё. Она – заложница судьбы, её красота не спасет, но, увы! Разрушит этот мир. Даже если она и не будет так бессовестно кокетничать с маленьким Троилом и не заведет интрижку с самим Гектором. Даже если закроет глаза на ссору Гектора с Демокосом, даже если… Троянская война все равно будет, потому что это путь, который выбрало человечество, а прелестная девочка всего лишь игрушка в его руках.

В Елене Спартанской Антонова, по сути, сыграла еще не читанную тогда нами «Лолиту».

Антоновой-актрисе равно интересны все человеческие типы и характеры. Рассуждения об актерской теме (а ей часто приписывали тип одинокой, странной, чудаковатой мечтательницы) вызывают у неё усмешку. Она готова сыграть даже лиц противоположного пола, но не в амплуа травести. К примеру, её занимает образ Паниковского, и ей кажется, что она знает, как сделать его непохожим на все предыдущие трактовки, сохранив трагикомическую обреченность. Смешить сострадая – вот что актрисе было в ту пору интереснее на сцене. Что уж там, кажется, сострадать чеховской Змеюкиной («Свадьба. Юбилей»). Появляется она на свадьбе в бирюзовом переливчатом платье со страусовыми перьями, манерным голосом требует «дайте мне атмосферы» - или, на худой конец, «бури» или «поэзии». А у Антоновой получалось, что хотя Змеюкина – плоть от плоти этой пошлости, но существо она неординарное, и в этом зверинце ей душно и невыносимо одиноко. Никому она не нужна со своими романсами и поцелуями взахлеб. И вся её манерная претенциозность – лишь защита от незаладившейся жизни.

Чем-то неуловимым Змеюкина перекликается с героиней пьесы М.Рощина «Старый Новый год». Даже тема праздника, горького для обеих героинь, зарифмует эти роли. Инна – Антонова появится в первой же сцене, стоя на стремянке, между небом и землей. В этом обывательском мирке ей по-особому неуютно. Не потому, что она другая, а потому, что у неё всего-то и есть, что нелюбящий муж и нелюбимая работа, и оказывается, что это давно ни для кого не секрет. Но в отличие от окружающих её циников, Инна – Антонова способна на всамделишность страдания. Растерянная и униженная, услышав правду о себе, она начнет метаться по квартире, лихорадочно собирая вещички, и, уже никого не стесняясь, натянет у всех на глазах старенький рабочий свитер прямо на вечернее новогоднее платье. Еще не трагедия, но от комедии уже далеко.

Горечь мольеровского «Мизантропа» искусительна во все времена для всякого не чуждого горестных раздумий о жизни режиссера. Хотя ставят пьесу редко. Зато Бергман обращался к «Мизантропу» по меньшей мере раз пять. И всякий раз он без труда отыскивал в нем созвучие с эпохой. Его последняя постановка в Королевском драматическом театре напомнила мне спектакль Фоменко – Антоновой. Замысел Фоменко, как это часто случается с эстетическими идеями, не знающими визового режима и границ, в чем-то, несомненно, опережал мысль Бергмана. В обоих спектаклях главным действующим лицом становилась Селимена. В Стокгольме – популярная актриса Лена Эндре, у нас – Ольга Антонова. В обоих спектаклях Селимена подчеркнуто сильнее и прозорливее Альцеста. Гибкий женский ум, готовность подыграть ничтожным придворным, чтобы защитить избранника, - такой видела Антонова свою героиню. Но беда-то в том, что борьба за Альцеста – заведомо проигрышная, а жертвы, принесенные героиней, напрасны. И вовсе не похотливость Оронта и не мстительность Арсинои замыкали этот трагический круг. Селимена – Ольга Антонова и Альцест – Георгий Васильев просто не понимали друг друга, говорили на разных языках. Наступала трагическая пора отчуждения. Эти двое нарушили правила игры, забыли главное предписание: «Мудрость и вера с нами всегда». Мудрость и вера – это, стало быть, те, кто наверху, на что и указывал перст Филинта. Тот спектакль, кстати, был музыкальным, с замечательными «эзоповыми» стихами Юлия Кима. Только ленивый не удосужился написать о музыкальных возможностях Антоновой, - они, без всякого преувеличения, безграничны. Разумеется, в рамках драматической сцены. Но мне вспоминается телепередача «В гостях у Ольги Антоновой», не такой, какой она пошла в эфир, а такой, как снималась, дома, живьем. Ольга пела с тремя музыкантами-шансонье. Теперь в силу трагических обстоятельств, они остались вдвоем и именуются «Кавалер-дуэтом». Ольга пела не только старинные романсы, но и популярный городской фольклор. Блатные песни она проживала, как настоящая драматическая актриса, для которой другого языка в тот момент не существовало. Никто не сомневался, что рано или поздно эта грань её таланта будет востребована. Так оно со временем и случилось.

Кто первым назвал Антонову «примадонна» уже не вспомнить. Но, скорее всего, до спектакля «Все о Еве» (постановка Льва Стукалова) Антонова примадонной не слыла, да и сейчас не слишком жалует этот «титул».

О том, что Ольга Антонова – актриса, созданная для «западных» ролей, говорили и в кулуарах, и на обсуждениях. Казалось, трудно не увидеть в ней ломких уильямсовских героинь, с «трещиной в душе», растоптанных, униженных, или, напротив, чью-то жизнь безжалостно разрушающих. Иногда, впрочем, и свою собственную. Как правило, в человеческом характере это неразъемно.

О том, какой могла бы быть Антонова в лучших пьесах Теннеси Уильямса, дает представление телевизионная версия повести «Римская весна миссис Стоун». Спектакль «Наваждение» (режиссер Татьяна Андреева) – тонкое прикосновение к миру женской души. Для неё нет жизни вне любви, и потому она выбирает смерть.

Но вместо Уильямса на театральной афише появилось знакомое название «Все о Еве». Шаг был дерзко вызывающим – многие видели фильм с Бетт Дэвис в главной роли и, как это иной раз случается с точными актерскими попаданиями, уже с трудом разделяли фильм и актрису. Режиссер запретил Антоновой смотреть картину, и был абсолютно прав. На сцене замышлялась совсем другая история, ни о каком соперничестве с американской звездой не могло быть и речи. Марго Крейн – Антонова жила только искусством и во имя искусства. Идеалистка от театра, она свято верила, что истовое служение прекрасному делает людей чище, совершеннее, бескорыстней. Это не мешало ей упиваться своим заслуженным успехом, восхищением поклонников. Но актрисе и в голову не могло прийти, что она уже стала мишенью для предательств. И, когда кольцо лжи, обманов, бесчестных поступков замкнулось, Марго – Антонова по праву могла получить почетное звание примадонны. И не оттого, что так же блистательно и с тем же шиком носила свои туалеты, а оттого, что горечь поражения встречала во всем своем женско-актерском великолепии. Убежденность в собственной незапятнанности помогала ей оставаться с гордо поднятой головой. Как и задумывалось, спектакль был поставлен во славу искусства. И успех его был безоговорочным.

Между тем за спиной актрисы происходило что-то странное. И вовсе не в нафантазированном театре, в том, где закатилась звезда Марго Крейн. А здесь же, в «милом старом доме» Ольги Антоновой. Внешне все было благопристойно. Об Антоновой слагали в капустниках смешные и трогательные куплеты. И зал умилялся, услышав:

Вы хороши, вы обаятельны

Так много в вас судьбой заложено,

Вы вышли из семьи писателя

И осчастливили художника!

Её выдвигали на разные премии. Имя на гримуборной никто не зачеркивал и даже не забирался туда примеривать на себя её туалеты. Но актриса остро и безошибочно вдруг ощутила свою неприкаянность, актерскую «бездомность». Когда у них с Игорем Ивановым не было жилья (квартиру она оставила первому мужу), их приютил театр, поселив в бывшей сапожной мастерской. После чего весь гардероб Антоновой еще долго благоухал ваксой и кожей. И все-таки это был их дом.

Теперь театр переставал быть её главной крепостью. Новых ролей не намечалось, администрация, казалось, забыла о существовании актрисы.

Спасительным кругом (да еще каким!) стал в эту пору кинематограф. Жесткий, беспощадный, диктующий свои суровые законы. Фильм Киры Муратовой «Астенический синдром» - золотой фонд нашего кино. Его название – всеохватная метафора жизни целой эпохи. Медицинский термин, ставший диагнозом болезни всех без исключения, переживших 1980-е. Полубезумная Наташа (Ольга Антонова), раздавленная горем, ярящаяся на весь мир, - новая ипостась актрисы. Антонова играет тот градус бессилья (на шкале даже нет такого деления), который рождает мощь вулканической силы. Горе – это великий и трагический генератор сверхчеловеческой энергии. Ни одной минуты бездействия в кадре – толкать, пихать тащить, вышвыривать, смахивать со стола бокалы – словом, разрушать все вдребезги. Это единственно возможный диалог героини с миром. В роли нет не одного слова, если не считать «ненормативных междометий», как нет и логической связи с последующим сюжетом.

В одном из телеинтервью потрясенный Марк Захаров спросил Киру Муратову: «Что вы нас так сходу влюбили в замечательную актрису, а потом мы тщетно прождали её появления?» Кира Муратова промолчала. Ведь эпизод с Наташей снимался тогда, когда картина была готова. Этому эпизоду трудно придумать название: эпиграф, предисловие. Все это не так. Потому что это какой-то неразбавленный концентрат человеческой боли, тоски и отчаяния. «Антонова играет смертно», - сказал нещедрый на сильные эпитеты Петр Фоменко. Он знает, что говорит, особенно когда речь идет об Ольге. Оценили работу Антоновой и собратья по цеху (тогда эта ассоциация называлась ААСК), присудив ей премию за роль второго плана. А это дорогого стоит.

После «Астенического синдрома» Ольга Антонова получила приглашение Карена Шахназарова на роль Александры Федоровны в фильме «Цареубийца». И снова крохотное пространство роли, минимум текста. Впрочем, как сказал поэт: «Зачем страданью изобилье слов?» А императрица – комок страданья. Оно застряло в горле и мешает говорить. Даже те немногие слова, что произносит, она с усилием выдавливает из себя. Мне кажется, если бы я завела альбом или видеотеку поразивших меня кадров, непременно вставила бы туда сцену обеда, когда Александра Федоровна – Антонова рассматривает поданные ей макароны. Она дотрагивалась до них вилкой, глядя невидящими глазами, но они вызывали у неё отвращение. И не только своим видом. Не в том дело, что не царское это кушанье. Ольга Антонова рассказывала, что, когда играла этот эпизод, память подсказала ей поразившие когда-то слова Иуды Искариота из одноименной повести Леонида Андреева.

Не находя себе места, испытывая ужас от содеянного и уже зная, что его ждет впереди, предавший Христа Иуда набрасывался с обвинениями на учеников Христа, а увидев остатки пищи, вдруг медленно вопрошал: «Что это?.. Вы ели?..» Думать о том, что еще существует еда, казалось само по себе предательством, когда жизнь и смерть ее самых дорогих и близких вели уже неравный поединок. Ей, императрице, померещилось, что разыгрывается какое-то дьявольское представление, и она – его невольный участник.

Несмотря на то, что первой киноролью была у Антоновой эксцентричная Иллария, режиссеры, работавшие с актрисой впоследствии, категорически отказались эту эксцентрику замечать. В результате театр и кино поделили Антонову по жанровому принципу. Уделом актрисы на экране стала трагедия. Немногословные, отрешенные, целиком сосредоточенные на раздирающих их изнутри кошмарах – такими были Наташа, Александра Федоровна, безумная Дюран. Вот и в последнем фильме Льва Кулиджанова «Незабудки» (за эту роль Антонова была номинирована на «Нику») актриса сыграла очень значимый для режиссера характер. Я попросила Антонову поподробнее рассказать об этой работе.

«Передавая мне сценарий, Лев Кулиджанов сказал: «Когда прочтете, скажите, услышали ли вы его мелодию. Если услышали, будем готовить роль». Музыку роли Антонова слышала всегда, а режиссер говорил мало, но по глазам она видела, что верно поняла его замысел. «Этот фильм во многом автобиографичен, - продолжала Антонова, - моя героиня – медсестра, выполняющая свой долг перед Богом и людьми. Но в послереволюционной России она никак не может найти себе место. Истинной опорой ей служит её погибший муж. Словом, у неё есть иллюзорный мир, который поддерживает её дух, и только потому она может в реальном мире выполнять заветы Бога. А когда у мужа иссякли силы, она последовала за ним. Вот и вся история этой всегда подтянутой, уравновешенной, рано поседевшей женщины. Наверное, Кулиджанов знал, что снимает последний фильм и это его завещание живым. А мы об этом не догадывались. Я до сих пор не могу себе простить, что не подошла к нему и не сказала, как легко дышится у него на картине, и как я давным-давно влюбилась, как, впрочем, и все мы, в фильм «Когда деревья были большими».

И Кира Муратова, и Лев Кулиджанов, режиссеры совершенно разные, работали с Антоновой почти без слов, во многом на неё полагаясь. А она, хорошо знающая разницу между импровизацией в рамках замысла и актерской вседозволенностью была благодарна им за это доверие.

Что же до сценической судьбы, то вот уже пять лет, как актриса, не получив ни одной роли в своем театре, стала «блуждающей» звездой петербургских площадок.

Отваги окунаться с головой в новые, самые невероятные проекты Антоновой не занимать. Она много играет, участвует в антрепризах, сама ставит («Старомодная комедия» с Петром Вельяминовым), ездит по стране и зарубежью. К тому же заложенное некогда Борисом Зонном дало свои неожиданные всходы – и Антонова стала преподавать. Сегодня она доцент Академии театрального искусства. В будущих актеров влюблена, как и они в неё. Книгочейша с немалым стажем, она вдруг обнаружила, что студенты – незаменимые помощники заполнять пробелы, образовавшиеся в её литературных интересах. Для учеников же она больше чем просто педагог по мастерству. Она – эталон петербургской культуры, прошедшая школу больших мастеров, но при этом сохранившая живой интерес к современности.

Жизнь, как ни банально это звучит, полна парадоксов, театральная тем более. Когда-то существовало понятие андеграунда, манящего своей полузапретной и бесстрашной новизной, ненасытной жаждой эксперимента. Молодые актеры и режиссеры репетировали где придется, а потом искали площадку для проката. Такое обновление театральных форм буквально заполонило все пригодные и малопригодные для того помещения. В середине 1990-х годов не только молодые, но и вполне заслуженные и умудренные театральным профессионализмом актеры тоже искали пристанище на стороне. Такой своего рода «парадокс об актере». Так называлось даже одно из заседаний секции критиков СТД. На нем, правда, больше говорили об актерской невостребованности, но это тесно связанные явления. Я благодарно вспоминаю один из таких спектаклей – «беспризорников» - «Владимирская площадь». Его играли Зинаида Шарко и Александр Демьяненко. Оба – актеры солидных академических театров. Спектакль шел в «Приюте комедианта», когда тот размещался в подвале на Большой Морской. Актеры, казалось, не замечали ни обшарпанных стен, ни промозглого холода. Они просто обрушивали на зрителей всю горечь и недоумение от застигнувшей их врасплох жизни. Не прилагая к этому специальных усилий, они сплетали судьбу героев со своей собственной, и казалось, узкой полоски, отделявшей импровизированную сцену от зрительного зала, вовсе не существует…

Сегодня «Приют комедианта» - вполне респектабельный и уютный театр, но название его – отнюдь не метафора.

Вот и Ольга Антонова с удовольствием выходит на его сцену в спектакле «Недосягаемая» по пьесе С.Моэма (режиссер Игорь Коняев). В этих стенах актриса впервые рискнула запеть, пригласив участвовать своих давних партнеров: Анатолия Коптева и Владимира Балангина. Не только как певцов и музыкантов, но и как драматических актеров.

Истинно английский антураж – визитная карточка этого спектакля. За стиль его в полной мере отвечал художник Игорь Иванов. Только в таком благородном интерьере с мягкой зачехленной мебелью, с чайными столиками, на которых мелодично позвякивают ложечки о чашки тончайшего фарфора, могла жить недосягаемая Каролина Эшли. Но внешнее благополучие не служило защитой от одиночества. Сквозь викторианскую благопристойность здесь явственно просвечивали обман и предательство. И победить их можно было только с помощью ядовитого сарказма Сомерсета Моэма или бессмертного английского юмора, вкус к которому когда-то так прочно привил актрисе Диккенс.

О нашумевшем не только в Питере, но и в Москве, и в Пскове спектакле Пушкинского театрального центра «О вы, которые любили» (режиссер Геннадий Тростянецкий) можно составить целую энциклопедию. Стольких рецензий не удостаивался, кажется ни один антрепризный спектакль. Из донжуанского списка режиссер выбрал пятерых дам, чьи имена в какой-то момент пересеклись с судьбой Пушкина. Спектакль играется в интерьере старинного особняка Кочневой, точнее, в одной из его гостиных со множеством дверей. «Я вас люблю, красавицы столетий, за ваш небрежный выпорх из дверей», - примеривалась Белла Ахмадулина к дамам былых времен. Хотя у каждой из них своя история, для Анны Петровны Керн – Ольги Антоновой они – не соперницы. Еще не видя её, «выпархивающую из дверей», мы уже слышим рулады, доносящиеся из соседней комнаты: «Я помню чудное мгновенье». Мы-то романс помним с детства, а Анна Петровна все боится, что забудем. Антонова и трогательно, и тонко, и жеманно играет самоупоенность женщины, меньше всего осознающей, чьей Прекрасной Дамой она сделалась на века. Её девиз – «О себе, о себе, о себе…». Но ведь Пушкин не хуже нас понимал и её ограниченность, легкомыслие, и неверность, а мгновение запомнил и увековечил. И Антонова, присущими ей иронией и изяществом, прощает своей героине её недальновидность. И Анна Керн не делается от этого менее обольстительной и притягательной.

В этом коротком по времени спектакле – мощная энергия перепадов настроений героинь в их борьбе за самих себя, за место поближе к Пушкину. Но вот наступает прозрение: Пушкина, того, которого любили, - нет. А все остальное – суета сует. Звучит дивной красоты реквием не только по великому поэту, но и по беспощадно истекающему времени, в котором у каждой из них были «чудные мгновенья».

…А мне радостно сознавать, что мы живем с Антоновой в прекрасном городе, ходим по одним и тем же улицам и любим его не элегически-ностальгической, а активной и сострадательной любовью, в которой он так нуждается. Радостно, что можно пойти и пересмотреть её старые спектакли и фильмы – в ожидании новых. И, наконец, можно просто снять трубку и, спросив: «Что ты сейчас читаешь?» - услышать: «Ты, конечно, будешь смеяться, но снова «Иосифа и его братьев».

Ирина Цимбал

«Звезды петербургской сцены»

АСТ-Пресс

2003