Я люблю Вас, Ольга …Был я в Харькове. Уже артистом Рижского ТЮЗа. И в те же недели там гастролировал Ленинградский академический театр Комедии. Мне сказали, что обязательно надо идти смотреть «Сослуживцы» Брагинского и Рязанова, потому что Ольга Волкова делает там такое!!! «Слыхом не слыхано и видом не видано!» Только нужно, чтобы повезло. Дело в том, что Вадим Сергеевич Голиков — дерзновенный театральный конструктор — «просто так» никакую пьесу ставить не мог. И в «Сослуживцах» у него был придуман такой фокус, что два состава играли одновременно, один на переднем плане, а другой — на заднем. Потом возникала история — не единственная, а, наоборот, одна из многих… Впрочем, это я сейчас так разбираю, а тогда в Харькове мне просто сказали, что составы разные, но попасть надо на тот, в котором на переднем плане играет Волкова. Потому что спектакли получаются непохожими очень. Харьковский билетер не знал, где будет Волкова — впереди или сзади — и будет ли вообще… Спектакль я смотрел с балкона и все искал глазами Волкову, думал, что должна она быть маленькая (раз уж тюзовская легенда!), обаятельная и с большими глазами. Почти сразу нашел и уж дальше взгляда от нее не отрывал! И все нравилось!!!
	Наблюдал я за этой «Волковой», восхищался изощренным ее обаянием, какой-то интонацией певучей… и только думал иногда: «Как странно… Все-таки Верочка в „Сослуживцах“ — роль не главная, хотя и большая». Ну, — думаю себе, — в театре маленьких ролей нет… Много лет спустя, уже будучи артистом театра Комедии и наблюдая за стилем поведения и шармом акимовских актрис, допивая очередной кофе в буфете, «доехал» я до того, что Волковой я в «Сослуживцах» в Харькове не видел, а что в тот вечер «Волковой» была для меня Ольга Антонова, которую я увидел тогда в первый раз. Оле я про это, кажется, так никогда и не рассказал. Да и к роли Верочки она относилась «не слишком». Почти как к роли бессловесной пионерки в «Гусином пере». Впрочем, может быть, Верочка ей и нравилась. Хотя бы тем, что была очень модно и изящно одета. Оле я про это, кажется, так никогда и не рассказал. Да и к роли Верочки она относилась «не слишком». Почти как к роли бессловесной пионерки в «Гусином пере». Впрочем, может быть, Верочка ей и нравилась. Хотя бы тем, что была очень модно и изящно одета. Сейчас возвращаются моды тридцатилетней давности: джинсики вельветовые, платформы, филированные волосы. А молодые актрисы любят соединять свои житейские наряды со сценическими… Такое есть выражение: «Выходит на сцену, как на пляж» (или — «как на Невский»)… Я почти уверен, что в «Сослуживцах» Оля играла во всем своем. Она в театре всегда была самая модная, самая «стильная», самая — «с Невского». Платформ выше ни у кого не было — даже во Дворце Искусств, где актрисы напоминали порой монашек, а неизвестно кто — Монику Витти с обложки журнала про кино. Так вот, Оля Антонова часто по театру ходила — «обложкой»! Только вкус при этом — безукоризненный… Если джинсы, то цвета «песка с горчицей», если дубленка, то чуть лучше, чем у Анук Эме в «Мужчине и женщине». И все это она умела подчеркнуть, подать… Вельвет на джинсах должен был быть мелким, а ярлык фирмы, который в те годы ценился по величине и броской яркости, — очень маленьким, совсем незаметным. За этими деталями она следила, видимо, о них размышляла и имела соответствующие возможности. Вообще, Ольга родом из элитных кругов. Дочь писателя Сергея Антонова, написавшего многое-многое, и в частности знаменитый «Разорванный рубль»… Ученица Бориса Вульфовича Зона, звезда его последнего курса, пришедшая в труппу Акимова в 1965 году… В театре она отличалась решительно от всех и из-за этого была совсем чужой.… Прошли мои первые месяцы в Комедии, и «воткнули» меня в уже выпускающийся спектакль «Мизантроп», где Антонова, соперничая с Ларисой Пилипенко, репетировала Селимену. Я играл какого-то Короля из интермедий Юлия Кима (роль, не существующую у Мольера), пел фривольные куплеты, жантильно (а значит — смешно по тем временам) манерничал и не давал себе труда разглядывать актрис, работавших над классической ролью мирового масштаба.
В 1975 году Театр уже делился на «труппу Голикова» и «труппу Фоменко». Труппы были разными, и взаимопроникновения случались нечасто. Антонова всегда играла центральные роли у Фоменко. Ее шумные победы — Нина Бегак, Елена Спартанская, Селимена — делали ее героиней театра, «лицом» «Комедии» — ярким и «упакованным», как теперь говорят. Такое ее положение еще более отдаляло — во всяком случае для меня ситуация выглядела именно так. Я особенно не рассматривал Антонову. Ну, есть и есть. В театре тогда работали Вера Карпова, Лариса Пилипенко, Ира Черезова, Марина Мальцева, Света Карпинская… Фантастические артистки! «Милый старый дом» Арбузова в постановке Фоменко был спектаклем особенным. До сих пор для меня это лучший спектакль Петра Наумовича. Попасть в него мне никогда не хотелось, потому что это была история театра. Как «Синяя птица», «Принцесса Турандот», чуть ли не как «Чайка» Немировича и Станиславского 1898 года… С «Милого дома» начинался каждый сезон и заканчивался тоже — «Милым домом». Любые гастроли, большие и малые, открывались и закрывались этим спектаклем. Мы, не занятые в «Милом доме», ждали своих постановок — проходных, неглавных, не приводящих публику в экстаз… Но спектакли стареют… Вернее, стареют исполнители, а спектакли рано или поздно просто умирают. А случается и так, что исполнители постарели, а спектакль еще жив, и его надо хранить. Так было и с «Милым домом». Хранить спектакль было необходимо хотя бы потому, что в нем играли Зарубина, Воропаев, Антонова, Кедрова, Харитонов, Захаров… И вот началось возобновление «Милого дома» с новыми исполнителями молодых ролей. Возобновление томительное, скучное, тоскливое… Вводили так называемых «детей». Ира Григорьева, Таня Шестакова и я были ненамного моложе первых исполнителей. Но все-таки чуть моложе. Ввод был трудный. Ролей у «детей» никаких особенно нет, но «премьеры» спектакля, его «первые сюжеты» рассчитывали на все нюансы, полуповороты голов и музыкальные гаммы, которые «дети» должны были безукоризненно исполнить — вместе, чисто и в темпе! Как на премьере. Премьеры никто из вводящихся не видел, а главное: эти самые нюансы и полуповороты, возможно, возникли на самых последних репетициях Петра Наумовича Фоменко, который и сам-то вряд ли помнил все в подробностях… Но «первые сюжеты» все помнили точно! Дело ґосложнялось еще и тем, что, как было сказано выше, театр тогда уже треснул и раскололся на два — «фоменковский» и «голиковский», и отношения в труппе были очень непростыми. Вводил нас в спектакль артист Игорь Каим, тоже когда-то в него введенный. Он был близким другом Петра Наумовича и знал спектакль досконально. Наш первый выход в «Милом доме» состоялся в городе Рязани, на гастролях, и прошло все достаточно скоропалительно. Не помогал особенно никто. Разве что Ирина Петровна Зарубина, да и то… Просто ее присутствие, ее владение профессией, нейтральность ее доброты… Ввелись. Сыграли, разошлись в гостиничные номера с тараканами. А потом — много лет все играли-играли… открывали и закрывали сезоны «Комедии», гастроли… Играли и бесконечно рассматривали Ольгу Антонову. Если роль Нины Леонидовны Бегак «раскладывать» на отделанные детали и настроенную нежность, ничего не получится! Антонова не готовилась к «Милому дому» за несколько часов до начала. И нельзя сказать, что она играла в импровизационном самочувствии — «каждый раз, как в первый раз!». Особенно пронзительными у нее были, как это ни странно, довольно проходные мгновения роли. Наряду с самыми яркими «антре»! Не тогда, когда она одним прыжком (по всем правилам биомеханики, возможно, ей незнакомой!) вскакивала на грудь великолепного Геннадия Ивановича Воропаева… Не тогда, когда она, одетая в белую пелерину, декламировала «Песнь песней»: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками…» И не тогда даже, когда с зонтиком в руках пела какие-то прелестные вокализы среди нарисованных облаков Игоря Иванова, облаков, напоминавших и об Акимове, и о Сальвадоре Дали… Там такое было место, когда маленькая, не слишком молодая и вместе с тем совсем юная киевлянка приходила в дом героя и знакомилась с его обитателями. (…Написал эту фразу, и сразу ясно — до деталей! — вспомнился самый милый старый дом в моей жизни! Дом, который иногда является мне в самых неожиданных мечтах… В Крыму, на Кавказе, в Ницце или в Локарно… Бывает, что просто обжигает. «Вот же он, этот милый старый дом!» А подойдешь чуть ближе — ушло, растворилось, погасло…) За кулисами Ольга могла заниматься чем угодно, только не ролью. А может, так казалось? Но вот на сцене в момент знакомства с нами — «введенными детьми» — она что-то такое делала… То ли руки нам протягивала, то ли просто представлялась: «Бегак…» Мы — «введенные» — с интонациями «тех, первых» иронично передразнивали, как по нотам: «Бегак… Бегак… Бегак» — каждое «Бегак» на полтона выше. Так вот, это место в ее игре каждый раз доводило меня до слез — при том, что спектакль был уже более чем двухсотый! Что она делала? Ей-богу, не сумею описать! То ли смотрела на нас как-то особенно, то ли просто что-то такое говорила с выражением лица… Не просто жалко ее было в этот миг, хотя и это, конечно, присутствовало. Это были те секунды, когда начинаешь веровать в актерское перевоплощение: был человек, а стал — некое растение! Причем точно по Станиславскому. В жизни я у нее никогда такого выражения лица не видел. А играл потом с Антоновой очень много. И хорошо знаю о том, как может она воздействовать на партнера и зал, как часто этим пользуется… Когда мы с нею играли «Мизантропа» (и я — уже не «некоего Короля», а Альцеста — возлюбленного Селимены), я часто себе говорил, идя на спектакль: «Сегодня не поддамся. Ни за что. Она же обманывает!» …И подходили эти самые места, и возникала та самая игра с выражением лица… И все становилось первозданно-загадочным, как у Мольера! И невозможно было ответить на вопрос: какая она? И очень многие потом говорили, что они… так играют любовь!. Оторваться от нее было невозможно. Даже физически. Как глина. Как вязкий и горячий мрамор Родена. А она иногда в самых патетических местах тихо и внятно говорила: «Витя, аккуратнее. У меня лица не видно…» Или: «Не кусай так сильно. Аккуратнее». Но что это меняло? Ничего. Ввод мой на роль Альцеста проходил в обстоятельтствах чудовищных! Фоменко из театра к этому времени ушел, подолгу жил в Москве и чего-то ждал… А спектакли его по-прежнему шли и кормили театр. Голиков же был на последних месяцах работы в Комедии… Я всегда очень Вадима Сергеевича любил и никогда не забывал о той роли, которую он сыграл в моей судьбе, пригласив из Риги в Ленинград… В его спектаклях я особо программного ничего не создал (Персине в «Романтиках» был все-таки вводом!). В ситуации крушения и раскола театра я был артистом Голикова, к которому сам Голиков относился с интересом и не более. Коля-ученик в пьесе М. Рощина «Ремонт» (последнем спектакле Вадима Сергеевича, поставленном в «Комедии»). Все это — на фоне открытых партсобраний, очных ставок по трое в Управлении культуры, визитов в театр представителей Ленинградского Обкома КПСС… Тем, кто не принимал участия в громоподобном развале театра (я был в числе тех, кому это удавалось… работал себе и работал…), жилось нелегко. Тоскливо было наблюдать, как «Комедия» превращается в некий овощной трест, сотрудники которого деловито решают: «Кто возглавит хозяйство?» Мы с Таней Шестаковой в те месяцы очень часто цитировали Ольгу Антонову — Бегак: «Бежать, бежать, бежать! — бежать, пока не поздно… Утрачены последние иллюзии!» Иллюзии, впрочем, были утрачены не все, и слава Богу! Не утратить веру в театр помогало, в частности, и то, что Антонова и в безвременье продолжала царить. Соперниц у нее не было. Появление Шестаковой было названо «приходом в театр песчинки». Отобранная формулировка! Я дружил с Шестаковой и был партнером Антоновой. И через все сложности довольно никчемной жизни в «промежуточном периоде» пробивалось: «Антонова в роли Нины Леонидовны Бегак случается в отдельно взятом театре всего лишь раз». На этом фоне, средь комсомольских собраний и многочисленных скандалов, я и получил роль Альцеста. Петр Наумович из Москвы назвал мою фамилию, и репетировать со мной начал Игорь Каим, к которому я возвращаюсь. В «Мизантропе» он не был «введенным». Игорь Владимирович играл в мольеровском спектакле одну из главных ролей и с самого начала был ассистентом режиссера, отвечающим за новых исполнителей. Сегодня умение ввести в спектакль основательно подзабыто; репетиции эти часто оказываются каким-то месивом, конвульсией, кашей… А Каим был тверд и конкретен: «Голосовую тесситуру в этом месте опустите вниз. И после паузы поднимите взгляд. Бесшумно». Когда я все усвоил, состоялся дебют. Нет, не на сцене театра, а дома у Петра Наумовича. Он смотрел сцены Альцеста. …Уютная квартира, подушки на диване, где сидел Мастер, ковер с картиной Головина… Все это навсегда осталось для меня в тумане. Внятными были ужас и желание поскорее пройти сквозь эту экзекуцию. Он одобрил. Как одобряют план пятилетки. Потом опять уехал в Москву. Дальше было возобновление «Мизантропа», заново сделанная декорация, сложный костюм — какой-то глупый длинный шарф, волочащийся по полу… И — Ольга. Сейчас, когда смотришь в театре наспех сделанные, хаотичные спектакли, иногда вдруг замечаешь только объятья партнеров. Ничего больше. Что-то там возникает, искра какая-то… Так вот, от партнерства с Антоновой у меня ничего в памяти не осталось такого яркого, как это! Более чувственной, отважной и конкретной партнерши я не знаю. Можно сказать и так: «более роскошной, бесстыдной и щедрой партнерши…». Сколько ни нанизывай эпитетов, все будет мало! Нас с нею за «Мизантропа» хвалили. Но думаю, что не очень-то мы оба понимали, что же такое случалось с нами в финале этого мольеровского спектакля. Нет, я не мизантроп… О, боль души моей! Напрасно умными слывем мы мудрецами… В любви мудрейший между нами Не выше дюжинных людей… …Стояли мы вместе на качелях в золотой клетке Игоря Иванова, звучала музыка Андрея Николаева «на тему», медленно уходил свет, и было очень страшно. В моей театральной жизни такого больше не случалось. Никогда. Это было счастье. Запретное и невозможное. Думаю, что такого в актерской профессии быть не должно. И для Ольги, и для меня «Мизантроп» был «немилым домом». Отношения, существовавшие там между нами, мы свели на мифические, никогда не бывшие. Фоменко, репетируя «Лес», оправдывал свои крайне фривольные мизансцены перед стариками «Комедии» (прежде всего перед Еленой Владимировной Юнгер). Он твердо и убедительно заверял: «Ну, что Вас смущает?! У Станиславского есть глава „Изящная эротика“!» Есть ли у Станиславского такая глава, я не знаю. Может быть, есть… Однако я могу твердо засвидетельствовать: такая глава существовала в «Мизантропе». После спектакля мы расходились по домам даже с некоторой неприязнью, и никогда мы с Ольгой не обсуждали, что сегодня получилось, а что нет… Это все оставалось в подсознании и не имело прямого отношения ни к Мольеру, ни к Фоменко, ни к Антоновой, ни ко мне. И больше не будем о «Мизантропе»! Просто тот спектакль был для меня настоящим. Вот и все. А отношения с Ольгой Сергеевной Антоновой существовали и развивались. Светские, «безотносительные» и чужие. И работы совместные были — в «Синем небе…» Владимира Арро и в «Льстеце» Гольдони. Это были именно совместные работы. Слово «партнертство» тут, пожалуй, неупотребимо. И всего лишь один раз я был у Ольги дома. То ли чаю выпить зашел, то ли книжку какую-то взять… Облик ее Дома раскрыл для меня многое. Не удивил, но вместе с тем — поразил. В те времена в Питере еще подбирали на помойках старинную мебель красного дерева, гордились понятиями и подчеркивали детали… Детали она всегда подчеркивала — и в построении ролей, и в выборе обуви, и в циничной отваге. А Дом был безукоризненно чистый! И старинные буфеты стиля «Александр Второй», которые в ленинградских комиссионках продавались тогда «на вес», в ее квартире были — отнюдь не «на вес», а — крошками Былого, вкраплениями Прошедшего… И это красное дерево одевало весь дом, вело из прихожей в столовую, из кухни в ванную… Создавался этот «милый старый дом»… Ольга им очень гордилась, а я был — в тот единственный раз! — ошарашен и восхищен… Молчал. Дала ли она мне чаю? — это я не помню. А столешницу из греческого мрамора помню. Игорь Иванов, знаменитый художник, муж Ольги, привез ее «оттуда». Для меня эта мраморная столешница была знаком ее жизни. Сладчайшим по вкусу знаком. …Теперь мы не встречаемся. Общения нет уже давно. Иногда я узнаю о ее успехе в театре или в кино… «Астенический синдром» Киры Муратовой принес Антоновой немалую славу. Но это было далеко от меня. Удивительный привет из «Милого старого дома» я получил совсем неожиданно. Когда не стало Геннадия Ивановича Воропаева, которого я никогда не называл «Геной», «Геночкой»… Гусятникова — хозяина фоменковского «Милого дома» — он играл непостижимым образом. Выпускник Щепкинского училища, Геннадий Иванович соединял в этой роли всех романтических героев Островского, всех водевильных «премьеров» графа Соллогуба и всех сложных персонажей Петра Гнедича… Словом — весь Малый театр! Так вот, когда его не стало, Ольга написала о нем в «Петербургском театральном журнале». Написала так трепетно, нежно и душевно, что эта статья навсегда останется для меня приветом из того «Милого старого дома», в котором все мы встретились когда-то… Виктор Гвоздицкий Февраль 2004 г. ПТЖ