Бенефис, удавшийся вопреки всему

Всякий раз, когда какая-нибудь актриса приближается к возрасту, когда положены бенефисы, в городе — если этот город хоть сколько-нибудь похож на культурный центр — раздается стон театралов: «Только не «Гарольд и Мод»!». Но уже через месяц все афишные тумбы зовут на неминуемую премьеру именно с этим названием. И так полвека — с тех пор, как из одноименного романа-бестселлера Колина Хиггинса вылупилась эта несносная драма, где в финале 20-летний юнец предлагает руку и сердце избраннице в день ее 80-летия, чему предшествует изрядная доля, страшно сказать, эротики. В свое время автор сделал верный расчет, помахав в очередной раз красной тряпкой перед, так сказать, лицом общественности. Художественных достоинств пьесы хватило бы ровно до того времени, как общество свыкнется с сексуальными извращениями — то есть лет на десять. Но актрисы постбальзаковского возраста мертвой хваткой вцепились в эту поделку и перетащили ее на горбу своей славы и таланта через рубеж веков — и это, очевидно, не предел.

Всякий, кто имел счастье видеть на сцене или экране актрису Ольгу Антонову, искренне желал бы ей более содержательного бенефиса, чем это геронтофилическое вязкое «мыло» про мальчика, который сначала долго пытается привлечь к себе внимание мамы, инсценируя самоубийства, а потом попадает в лапы развеселой старушенции. Но Антонова, у которой в собственном Театре комедии не было премьер последние десять лет, если не больше, взвалила-таки на себя неподъемную пьесу — да еще в придачу с режиссурой Григория Козлова. В помощниках у отличной актрисы был только художник Александр Орлов, и он в самом деле сделал для нее все, что мог. Сцены с невыносимо пошлой мамашей Гарольда разыгрываются перед закрытым занавесом, зато когда Гарольд знакомится с Мод, зрители словно бы переносятся внутрь волшебного фонаря. И сочных оттенков картинки, покрывающие мебель в доме Мод, легко сменяют на заднике такие же яркие виды лазурного моря в час пурпурного заката — когда герои совершают прогулки. Одного только живого тюленя от режиссера Козлова, не говоря уже о голове Гарольда на белоснежной тарелке и других суицидальных сценках, хватило бы для того, чтобы запахло тюзовским нафталином. Но в том-то и соль, что Антонова, руководимая актерским чутьем, взялась переиграть психопатологию пьесы и — рассказать сказку. Тоже чисто тюзовскую, но в самом позитивном смысле. Она играет прекрасную старость Мэри Поппинс: у нее виртуозно получается угонять машины на глазах у хозяев, селиться в чужих роскошных домах и обставлять их ворованной мебелью — а в момент разоблачения демонстрировать такое глубокое достоинство, что в графском происхождении этой Матильды Шарден не усомнишься. В их общих с Гарольдом сценах эротизма не больше, чем в сцене встречи Пажа и Золушки в ленфильмовской версии; вердикт из того стерильнейшего фильма тоже подходит: мальчуганам полезно безнадежно влюбляться, они тогда начинают писать стихи. «Стихи» — финальную сцену дня рождения Мод — к счастью, взял на себя опять-таки художник Орлов. Руками Гарольда он засадил сцену сотней подсолнухов, в которые и уходит Мод, принявшая перед тем дозу снотворного. И хоть, оставшись без Антоновой, юный актер Сергей Агафонов выглядит весьма беспомощно, его в итоге не то что не жаль, как бывает жаль других юнцов, отданных на съедение именитым юбиляршам, — нет, за его будущими шагами по сцене теперь даже хочется наблюдать, а его персонажа поздравить с исцелением — что для автора пьесы было бы, верно, еще большей неожиданностью, чем долгая жизнь его произведения.

Жанна Зарецкая, 25 августа 2006